переплыл реку и начал передвигать валун.
Клинья, вырубленные из какой-то почти каменной здешней лиственницы и два простейших, лиственничных же, рычага помогли ему. Камень ровно лег в изголовье могилы.
Пока управлялся с валуном, он думал о древних строителях и о загадках пирамид, которые видел в пустынях Египта, и, думал он, мы не знаем, как сделать то или иное тяжелое дело, пока оно не коснется нас самих и пока мы не начнем его делать. Пирамиды, которые возводил он сам – нефтяные вышки, теперь украшали несколько стран мира, но их ему помогали строить многие люди и механизмы, а каменную пирамиду в изголовье могилы Катрин он поставил сам.
Из обструганных жердей он сбил крест и вкопал его у камня. Потом он нарвал веток багульника с розово-фиолетовыми мелкими цветочками и укрыл ими земляной холмик.
Теперь ему предстояло как-то жить дальше.
Он долго сидел на вершине сопки – почти до самых сумерек, и бездумно смотрел на облака, цеплявшиеся за кромку близких скал, и на реку, без устали бегущую внизу. Большой каньон заканчивался порогом, и гул мятежной воды, беснующейся между трех камней, чьей-то сильной и властной рукой брошенных на середину реки, долетал до могилы Катрин.
Жизнь научила Димичела трезво оценивать ситуацию и принимать единственно верное решение. Но сейчас он ничего не анализировал и не делал никаких выводов, потому что решил делать все, как должно, и – будь что будет.
Потеряв Катрин, Димичел не видел дальнейшего смысла своего существования. Он много раз винил себя в гибели любимой. Еще недавно неважные детали – напоминание Ивана о невзятом спутниковом телефоне, разговор с пилотом и нежелание Минигула возвращаться в город, подаренные сыну часы, осенившее Катрин перед смертью слово «Таймери», выплывшая из залома оморочка, фонарь, привязанный Катрин к руке, бред-поморок и нарисованная его помутившимся сознанием чудовищная любовная сцена между Иваном и Катрин в палатке, наконец, веселое платье, неизвестно для чего взятое Катрин на рыбалку, и путешествие лодки с телом погибшей по склону сопки – все приобрело для него новое – какое-то символическое значение.
Он понимал, что цепочка разрозненных фактов неслучайно была выстроена кем-то по сценарию, который он не мог прочесть заранее. Неужели так все было предначертано, потому что так захотелось ему, Главному Стоятелю путей, покровительства которого мы все жаждем? Неужели Он так все и задумал?!
Он глянул в низкое здесь небо и усмехнулся, потому что знал: Бога нет в облаках. Бог, если он есть, обитает где-то в другом месте, может быть, он обитает в той скале, которая показала ему лицо Матери Природы и на вершине которой он похоронил Катрин.
И он подумал, что вот там-то Его и стоит искать.
Или ты находишь Его, когда падаешь в горящем автомобиле на немыслимой скорости в реку с высокого моста, или когда тяжелые и мокрые бревна накрывают тебя с головой?!
Еще он опять думал о своем карабине, в котором остался всего один патрон, и для чего-то – или для кого-то – он был оставлен? Но ведь самоубийцы не встречаются с Богом? Кажется, так? Страшный грех – самоубийство, думал Димичел, Бог дает жизнь, и Бог ее забирает. Зачем он забрал ее у Катрин и почему оставил ему, Димичелу?
Здесь, у могилы Катрин, Димичел вспомнил слова своей бывшей жены Лизи, сказанные однажды утром после развратной ночи с чернокожей семьей. А ведь она была права, подумал Димичел, я – настоящее чудовище, и рай – даже каменный – не уготован мне.
Может быть, впервые за всю свою жизнь он оценил свои слова и поступки по-иному – будто вглядывался в себя со стороны. И оценки, поставленные самому себе, были явно не в его пользу. Он вспомнил также и слова старика-садовника с коричневыми пятнами на руках и понял, что настало время платить по счетам. Адель не нужно было убивать.
Жестокость жизни в сильных духом людях воспитывает милосердие, а доброту с кулаками придумали победители. Чтобы оправдать насилие.
Милосердие наконец пришло в его сердце, и он подумал о том, что ему всю жизнь не хватало смирения. Ведь смирение не означает слабость, и утрату достоинства, и отказ от собственных принципов. Смирение в том, чтобы принимать жизнь такой, какая она есть.
Когда он спускался по склону сопки, он увидел на дне реки, в омуте у скалы – предзакатное солнце хорошо осветило яму – тень большой рыбы. И он понял, что здесь, напротив их косы, обитает второй таймень, тот самый, который выходил на них ночью, пытаясь спасти свою подругу.
Зачем ему теперь быть одному, равнодушно подумал Димичел, как и я, он не выживет один. Мне нужно его поймать, решил Димичел. Человек не должен смиряться перед силой природы! И перед обстоятельствами он тоже не должен смиряться.
Он вспомнил, что внизу его ждет сын, а в городе осталась Юла – маленькая дочка Катрин. И он понял, что ему еще стоит жить. Теперь ему надо жить ради ни в чем не повинных детей. Он должен непременно забрать у пьяного охранника девочку, которая любит куклы из пряжи и не любит Барби, он должен вырастить и воспитать ее. И вдруг он понял, что никогда не называл и даже не помнил имени девочки. Может, просто забыл? А сейчас вот вспомнил. Потому что для него имя было неважно. Мужчина, который не любит ребенка своей женщины от ее первого брака, не любит и саму женщину.
Но ведь я любил Катрин! Как же так получилось, что я стал чудовищем?! А чем отличалась Катрин от моей первой жены? Лизи спала со мной и с черным садовником. Католичка. Катрин – с охранником и со мной… Православная!
Он затряс головой. Надо остановиться.
Смирение, вот чего мне так не хватает. Сейчас надо думать о простых вещах. Надо спуститься вниз, переплыть реку и зашить рану сына на спине. Иначе он может умереть, потому что вертолет вернется за ними только завтра, а без спутникового телефона, который он сам не взял, потому что Катрин уговорила бы его вызвать вертолет раньше, помощь не придет. Смирение не означает бездействия и сидения сложа руки в ожидании хорошей погоды.
И еще надо во что бы то ни стало поймать тайменя, который собирался отомстить ему, человеку. Философия победителя, которую Димичел долгие годы носил в себе и лелеял, не могла в одночасье уступить место смирению. И он начал действовать так, как привык действовать всегда.
Иван не откликнулся, и, заглянув в палатку, Димичел услышал, как сын бредит.
Не надо, Катрин! Ты его не поймаешь, женщины вообще боятся всего, я выплыву. Я выплыву, я выплыву, я
